Идол - Страница 36

В один день он подошёл и к Вивитову. Было что-то притягивающее в этом человеке. Хоть Лунев и не любил ставить других выше себя, но в случае Вивитова смутно чувствовал: старый художник обладал чем-то, чего самому Луневу не хватало по жизни. Лунев даже готов был с оговорками это признать.

Вивитов рисовал что-то, пока нельзя было понять, что именно. Узнав Лунева, он с полуулыбкой кивнул в знак приветствия, а когда тот заговорил, внимательно устремил на него проницательный взор. Лунев, конечно, был мальчишкой, и Вивитов вполне имел право так считать. Тем не менее, он выслушал молодого поэта, а когда тот закончил, пожал ему руку.

— Поздравляю. Мне этого не удалось.

Это было сильнее всех восхищений, вместе взятых. Не то что дороже. Просто сильнее.

— Вам удалось, — сказал Лунев. — Просто вы этого не поняли.

Вивитов немного лукаво улыбнулся:

— Как и вы.

— Я?

Художник помолчал, как бы обдумывая свои мысли. После паузы он заговорил:

— Мы, призывники искусства, поистине не знаем, что творим. Вы сказали, мне удалось. Я этого не вижу. Я вижу бессмысленную нехудожественную мазню. Но… я надеюсь, вы не из вежливости это сказали? Я не знаю, что я сделал. Только другие могут мне рассказать. А вы, Лунев? — Вивитов снова улыбнулся ему. — Понимаете вы, что вы сотворили, осознаёте в полной мере? Нет, скажу я вам, не осознаёте. Вы как маленький нервный заяц, мечетесь туда-сюда — там погрызли, здесь ухватили, а потом шугнулись и бежите дальше по снегу, а цепочки следов, что осталась после вас, не видите. То, что мы творим, слишком велико для нашего понимания. Мы слепы к искусству.

Абсурдную речь художника Лунев не вполне понял, возможно даже, что эти слова находились за пределами здравого смысла. Однако ему польстили столь высокие отзывы человека, которого он, хоть и на свой лад, но уважал.

— Главное, чтоб увидели другие, — отозвался Лунев. — Стихи уже ходят по рукам. Ещё немного… Не знаю, чего мы добьёмся, но что-то явно будет.

Вивитов добродушно усмехнулся:

— Угу. Смотрите только: как бы цепочка следов не вывела на вас.

Лунев замер. Что за наваждение? Кто дал право другим озвучивать его тёмные мысли? Он несколько раз открыл и закрыл рот, собираясь, вероятно, сказать что-то в духе: «Нет… Они не смогут. У них не получится». Заметив его реакцию, Вивитов проговорил:

— Я вас не запугиваю, нет. Просто не помешало бы быть осторожнее в поступках и словах…

— Там нет моего имени, — сказал он вдруг убеждённо и просиял: так просто и логично! — Стихи нигде не подписаны, и почти никто не знает, что сочинил их я. И даже стиль — стиль у меня, вообще, другой.

Вот и ответ всем иррациональным страхам! Даже если рукопись попадётся кому-нибудь из приспешников идола, что дальше? Автор неизвестен. И вычислить его не-воз-мож-но.

— Ну, как знаете, как знаете, — пробормотал Вивитов.

Выходя из зала, Лунев ликовал.

«Узнать автора по анонимной рукописи просто никак невозможно, — убеждённо думал он. — Меня не раскроют».

38.

Тихий шорох передаваемой страницы. В тусклом освещении на бумаге вырисовались чёрные буквы. Запись от руки — у каждого почерка свои недостатки — но разобрать можно.

Быстрый взгляд по строкам — так-так. Это и искали.

— Ну как?

— Потрясающе. Интересно было бы узнать, кто автор.

— Ой, этого никто не знает. Ещё бы, ты разве бы решился распускать такие стихи под своим именем?

Короткая заминка. Шёпот:

— Хотя, одна моя подруга мне говорила… хотя, это, может быть, и неправда… но, в общем, она мне говорила, что их сочинил Алексей Лунев.

— Ммм, тот самый Лунев? Он разве в Ринордийске?

Угу, типа это было неизвестно.

— Конечно! Ты разве не знал? Он вернулся в конце августа.

— Не знал, не знал, виноват. Если это действительно Лунев… Не перевелись ещё в нашем краю поэты. Это, — рука приподнимает рукопись и слегка встряхивает её, — не побоюсь этого слова, шедевр.

— Я знала, что ты оценишь. Я как-то не очень интересуюсь всеми этими делами, ты же знаешь, но тут прям загорелась…

— Ты хорошо сделала, что переписала. Мимо таких вещей нельзя проходить.

— Ты тоже передашь кому-нибудь?

— Конечно. Разумеется.

Мимолётный поцелуйчик, а потом она ушла.

Ещё один взгляд вскользь по рукописи. Умница, поэт! Нечего сказать.

Вот цепочка и пришла к своему логическому завершению. Адрес Лунева имеется. Остаётся только…

Рука на телефоне. Звонок в поздний вечер.

39.

Лунев вышел из дома. Было утро; туман ещё не полностью рассеялся, на траве лежала роса.

Прохлада. Он поддёрнул вверх воротник куртки: холодно становится по утрам и вечерам, нехорошо это. Ещё немного, и днём станет так же холодно. А потом пойдёт снег. И это ознаменует начало зимы, неважно, кончится к тому времени ноябрь или нет. Как ни крути.

Внезапно Лунев подумал о том, что зима в столице — это всё-таки достаточно легко, не так уж холодно. Город в любом случае греет: все эти фабрики, автомобили, отопление в домах, в конце концов. Фиолетовый — цвет тёплый, даже если его пересыпать снегом — всё равно будет пробиваться. Зима здесь — наверно, не совсем и зима, смягчённая такая версия с поблажками. Не то, что к востоку отсюда, далеко от Ринордийска, где-нибудь в степях приозёрья.

Так, с чего он вдруг подумал о приозёрье? Никогда туда не ездил и не собирается. Пожалуй, довольно с него и столицы. Да-да, он не требовательный.

Впечатлений для дальнейшего творчества хватит даже из тех, что уже были, хватит на многие месяцы вперёд. А холодное время года он всё же предпочитал провести в комфортной городской квартире со всеми достижениями цивилизации. А из окна можно спокойно наблюдать, как снаружи буйствует метель, с воем заметая снегом улицы Ринордийска. Она красива, метель. Когда за стеклом.