Идол - Страница 42

Там сейчас ветер и холодно.

И охотно Лёше мотаться туда-сюда? Машенька была бы рада видеть его чаще, даже очень рада, но, судя по всему, перемен здесь можно было не ждать. Лёша — странный человек, постоянно тянется к неведомому и неустойчивому, часто опасному, будто ему мало их квартиры и даже целого города: нет, он словно хочет обладать всем миром, всё сгрести в ладони и держать перед глазами. Знает же, что невозможно, и всё равно мечется туда и сюда. Если у Машеньки был бы собеседник, она сейчас недоумённо покачала бы головой: не понимаю я этого. Но больше с ней никого не было, поэтому она уткнулась в шитьё.

Вот тут она что-то может, да. В своём доме, в тёплом и обустроенном замкнутом пространстве, она кое-что умела и потому делала. Не слишком много, но уж что дано. А большой мир — не для неё, нет-нет-нет, пусть с ним важные дяденьки разбираются, они в этом смыслят, да. А ей, если захотят, расскажут по телевизору — ровно столько, сколько ей нужно знать.

То, что они сейчас говорили, было не очень хорошо. Машенька чувствовала это каким-то образом, хотя их речь звучала для неё, как звук неизвестного языка. Не отрывая широко раскрытых глаз от экрана, она с тревогой всматривалась в знакомые безымянные лица, тщетно вслушивалась в строгие голоса, что произносили длинные умные фразы. О чём-то говорилось там: такое большое, страшное и, наверно, очень злобное. Совсем, как свист ветра за стенами, что тревожил сонные серые сумерки. Только гораздо сильнее. Гораздо опаснее.

Чего только не творится в большом мире! Хорошо, что она здесь, в маленькой светлой комнате, а не на широких площадях или в необозримых лакированных залах.

Машенька послушно выслушала всё, что ей говорили, и снова вернулась к шитью.

45.

Снег… Тут уже началась зима.

Холод падал с неба, которое застыло и заморозилось, став серо-синим. Чёрные чёрточки на снегу, это, верно, ветки, но ветки зелёные, когда живые, наверно, они тоже замёрзли и оттого разбились, когда упали, осколки мёртвых веток на снегу, стало быть. Поверхность снега не на всём протяжении ровная: на ней есть рытвины, ямки — следы чьих-то ног, чьих-то, здесь есть люди, во множественном числе, люди неизвестные, у них нет лица, потому что лиц не видно, безлицые движущиеся люди. Они ползут ровным строем, тонкой цепочкой, и всё вокруг тоже медленно передвигается. Непонятно: это движение — собственные шаги? Или поезд ещё едет? Снег — слишком близко, практически перед глазами. Снег настоящий.

Всё настоящее.

Воздух заморозился насквозь, он кололся на кусочки и был колючим, режущим. Лунев повернулся в нём: небо сбоку, далеко, до горизонта, а под горизонтом — бескрайняя степь. Из выдоха породился густой белый пар: он сам теперь паровоз, паровая машина. Машине не холодно.

Машина неживая.

А Лунев? Он не знал.

Впереди кто-то упал. Лунев механически обернулся. Упал человек, который до того шёл, двигался в цепочке. Всё по-настоящему: люди могут падать, это входит в их изначальные свойства, ничто не помешает им упасть. Несколько других таких же собрались вокруг, помогли человеку встать. Странно. Лунев не понимал этого — ни содержания, ни смысла произошедшего. Он, не сдвигаясь с места, наблюдал до тех пор, пока его не подтолкнули сзади.

Несколько отдельных шагов — они перешли в дальнейшее движение. Да, всё-таки шёл. Собственные шаги. Он ими, правда, не управлял, но движение было взаправдашним. Шаги по снегу и сам снег — самые настоящие, они полностью существуют, в этом можно не сомневаться.

И небо? И горизонт тоже?

Степь… Былинки — чёрные по белому, — это под ногами, а там вдалеке — холмы, холмы… На них много белого, это всё тот же снег, но где-то ещё видны прогалины: зима не полностью наступила, начала себя совсем недавно.

Ноябрь? Был. Когда-то. Ещё в Ринордийске.

«Ссылка» — странное слово. «Ссылка» — это когда на что-то ссылаются. А что оно означает сейчас и какое вообще имеет отношение к Луневу — он не понимал напрочь. Его мысли окаменели, стали одним монолитом, дозваться их было невозможно.

Жизнь… Ты здесь?

Движение — было. Степь, щепки деревьев. Просто сейчас зима, это понятно, а летом степь живёт, это тоже понятно, реальность, как и в большинстве случаев, вполне логична. А зимой, как и летом, здесь живут люди. Нет, не эти ползущие фигурки без лиц. Местные жители, территория ведь заселённая.

Да-да, это всамделишнее приозёрье, то самое, которое проходили в школе и, бывало, рассматривали на карте.

Мысли, ощущения, где вы? Почему ничего не чувствуется? Или это из-за холода?

Всё поразительно настоящее — снег, вмятины от следов в ложбинах, чёрные древесные палочки, серо-синее небо, волны холмов на многие, многие шаги вокруг. Только сам он под сомнением.

Он — существует? Если он — Лунев, то, непонятно, где искать Лунева. Если нет, то вопрос, кто же он.

Он вдохнул мёрзлый воздух. Серо. Ничего не чувствуется. Ничего.

Проморожен насквозь.

46.

— Чего делаешь?

— Ничего.

— Я тоже.

Зенкин и Редисов столкнулись у окна во Дворце Культуры. Народу было так мало, что никто не счёл нужным даже собраться в зале — они бродили туда-сюда и иногда переговаривались. Человек десять от силы — в огромном здании, нечего сказать, радостная картинка. Подумали бы они год назад, что резиденция столичной богемы превратится почти что в замок с привидениями?

(Привидений старались упорно не замечать, хотя те, безусловно, были. Как бы не прибавилось в скором времени).

Несколько минут они смотрели за окно — пустая земля, тронутая первыми ночными заморозками, облетевшие клёны (это были клёны, да, они запомнили, когда листья ещё были), небо цвета… сложно сказать, какого конкретно цвета — грязноватое какое-то, да ещё неровные обрывки туч одни на других, всё потёртое, смятое.