Идол - Страница 34

Ночь ещё не ушла, хотя и уползала неспешно. Лунев присел возле светильника, пробежал глазами строки ещё раз. Нет, бесполезно. Он никогда не мог оценивать свои стихи. Когда другие ими восторгались, ему было непонятно: что такого они там нашли? что такого увидели? Нет, восхищение и интерес, конечно, были приятны, и знать ответы на эти вопросы он тоже бы не отказался. Но реакция, по большей части, была не слишком важна. Понравилось — хорошо. Не понравилось — ну, что ж, это вроде как и не планировалось. Сейчас — нет, совсем другое. Сейчас Луневу надо было знать точно: ну как? хорошо? то, что надо? вам нравится?

Хоть бы одного читателя, прямо здесь и сейчас! Некому, совершенно некому взглянуть со стороны, а это было жизненно необходимо — и немедленно. Тревога не отпускала его. Если, проглядев стихотворение, они скажут что-то вроде: «Неплохо, неплохо… Но вообще, если честно, белиберда», — то, в таком случае, зря он это писал, мог бы и не начинать. А если и это стихотворение — зря, то в чём же другом может быть смысл его жизни?

Впрочем, нет, это не белиберда. Это стройно, жёстко и ясно. Уверен, да. Нервный взгляд Лунева быстро обежал комнату. Свидетели, нужны свидетели. Это не то стихотворение, которое можно просто записать и сложить в ящик. Его должны читать, оно — для людей.

Дождаться вечера… Там будут слушатели, в любом случае. Слушатели? Так, стоп. Поэт в Луневе отступил на второе место, вперёд вышел человек. А это достаточно безопасно? Бог знает, кто там будет присутствовать, на вечере, что за народ соберётся. А некоторые строчки из стихотворения… Скажем так, кричать их на городской площади он бы не стал.

«Так, Лунев, ты поэт или нет? Кто там болтал про гражданскую поэзию? Если боишься открытого противостояния, нечего было и соваться. Вспомни всех поэтов-бунтовщиков».

Он заходил по комнатам. Вот, значит, какова ты, жизнь поэта. Жизнь маргинала, потенциально опасного элемента общества, который всегда остаётся под пристальным наблюдением. По отношению к которому могут принять меры, если его сочтут слишком опасным. И не говорите, что он не знал об этом. Просто в реальности всё оказалось немного по-другому.

Немного реалистичнее. И конкретнее. А потому, сложнее.

«Претендуешь ты на общественное внимание, чёрт возьми? Тогда, будь добр, доводи до конца. Это тебе не игрушечки».

Вновь пройдясь по комнатам туда и сюда, Лунев вошёл в тёмную спальню и тихо остановился у двери. Машенька ещё спала: было совсем-совсем раннее утро. «Прочитать ей», — мысль ударила в голову вдруг, без предупреждения. Прямо сейчас разбудить и прочитать. Она не чужой человек, она поймёт и оценит, она ведь его жена, в конце концов. В мгновенном порыве Лунев уже шагнул к ней, но Машенька что-то пробормотала во сне и повернулась на другой бок. Лунев остановился. Его временное умопомрачение прошло.

«Не ей», — подсказал голос рассудка. Она ничего не поймёт, только испугается да ещё рассердится, что он разбудил её для всяких глупостей. Это же Машенька.

Более того, Луневу не хотелось впутывать и её в эти сети. Тут уже не просто другие миры, нет, гораздо опаснее — наш, самый настоящий, самый грозный реальный мир, со всеми его ловушками и силками.

Нечего в нём делать маленькой глуповатой девочке. Пусть спит спокойно Машенька в своей крошечной тихой вселенной диванных подушек, кухонной утвари и цветов на подоконнике. Незачем тревожить её сон.

Лунев вышел в коридор, позвонил Зенкину. Можем собраться где-нибудь завтра в, так сказать, узком кругу? У Редисова? Отлично. Да, у меня кое-что есть. Да, естественно, покажу.

36.

— Лёха, это просто… Класс, слов нет! Ну даёшь!

Лунев сдержанно улыбнулся: столь бурная реакция, хоть он и желал её, стала неожиданностью. Нет, если это и в самом деле — здорово! классно! чудесно! — замечательно, он рад. Но, позвольте, они — его приятели, они ждали этого стихотворения, они и высказали идею, но как отзовутся другие? Как отзовётся общество, для которого всё и писалось?

— Думаете, это действительно будут читать? — спросил Лунев. — Я имею в виду, действительно ли это то, что сейчас всем нужно?

— В самую точку! — заверил Зенкин. — Ловко ты его…

— Ага, даже слишком ловко, — кивнул Редисов. — Смотри, не залети теперь… — он многозначительно улыбнулся, обводя комнату глазами.

— Ну да, — Лунев задумался на минуту, немного тревожно, потом вдруг рассмеялся. — А я и не собираюсь! Пусть найдут автора сначала. Мы, великие поэты, не боимся всяких там тоталитарных правителей и их шпионов, — все трое засмеялись.

— Надо только подумать, как распространить, — сказал Зенкин. — Ты, я надеюсь, не собираешься держать это под замком в ящике стола?

Они снова рассмеялись, Лунев отрицательно мотнул головой.

— Ну, рукопись мы перепишем в нескольких экземплярах, — продолжил Зенкин. — Но только, — он задумался, — сколько мы сможем настрочить в день? На много нас не хватит…

— Так зачем всё строчить самим, — заметил Редисов. — Пустим по рукам, дальше само разойдётся. У нас есть надёжные знакомые. Так всегда и делается, — добавил он с полной уверенностью, как будто сам не раз участвовал в распространении запрещённых стихов.

Лунев поднял руки, как бы сдаваясь:

— Как решите. Здесь я вам не помощник. В подпольных делах ничего не смыслю.

— Не прибедняйся!

— Ты у нас самый последний настоящий подпольный поэт, сказал тоже!

— Смотри, вот как сделаем…

Лунев откинулся назад и немного отстранённо слушал, изредка вставляя комментарии. Зенкин и Редисов назвали несколько малознакомых и совсем незнакомых фамилий — людей, которым можно передать с рук на руки переписанные стихи, естественно, анонимные. От этих нескольких человек сеть должна будет расползаться дальше, по нескольким направлениям, всё шире и шире, в теоретическом идеале постепенно пронизывая всё общество. Куда в итоге выведут цепочки — непонятно и даже представить невозможно. А Лунев и не задумывался особо: своё соло он с успехом отыграл, остальное — за судьбой и господином случаем. Будь что будет: в конце концов, раз уж мы решили вступить в игру, будем играть по правилам.