Идол - Страница 40

Фройляйн Рита в этом не участвовала. Она стояла у крыльца парадного входа, облокотясь на каменный парапет, и с насмешливым скептицизмом наблюдала за парочками. Высший свет… Что ей высший свет? Она — другая, она метеор — падающая звезда, что пролетит, ярко блеснув, и потухнет. Свечка, свечка на ветру…

Она блистала весь вечер, не помешает перерыв. Небольшой, скажем, на полчаса. Сейчас девочки наиграются в принцесс, а мальчики — в галантных кавалеров, а потом девочки уйдут, им уже давно пора будет спать. Оставшаяся ночь — за ней, падающей звездой, огненной хвостатой кометой.

«Пока я горю, я живу, я есть! Сколько бы ни старались идолы и их приспешники, сколько бы ни растягивали сети — меня им у меня не отнять. Я, фройляйн Рита, всегда останусь собой. Собой. Со…»

— Фройляйн! Вам письмо.

Она резко обернулась к Хасселю, парнишке-художнику, протягивавшему ей сложенный в несколько раз листок. Заметив встревоженность, даже некий испуг на его лице, она недоверчиво перевела взгляд на письмо: а, понятно! Печать оттуда — синие побеги какого-то вьющегося растения, образующие решётку. Рита небрежно взяла листок.

— Всё нормально, — она снисходительно улыбнулась Хасселю. — Не стоит так пугаться при первом увиденном госзнаке.

Парнишка кивнул в ответ и, кажется, был рад ретироваться.

Рита нетерпеливо распечатала письмо.

Какие знакомые интонации… Негодник! Он посмел ей писать?

Этот голос — спокойный и чуть саркастичный, умеющий оскорбить до глубины души, не выходя за формальные рамки приличий — она помнила очень хорошо. Несколько раз пробежала она взглядом строки сверху — с самого приветствия — и до конца листа, до самой подписи внизу, поставленной автором, видимо, из наивного предположения, что иначе Рита может его не узнать. Как же, не узнает: все его старые замашечки («Высший балл вам — за иллюзию симпатичности и присутствия мозгов») и новые пополнения («Наверху о вас давно наслышаны… фройляйн Рита? Или вы уже фрау Марго?») Строчки выводили её из себя, с каждым разом всё больше и больше, каждое слово, каждая буква нахально каллиграфического почерка: краем сознания она чувствовала, что покраснев, побледнела и снова краснеет, покрывается пятнами, и что только с ней происходит всего лишь от какого-то письма.

Письма от персонажа её прошлого. От её злейшего врага.

Удивительно же передаёт себя на бумаге этот подонок! Просто как будто стоит рядом и произносит всё вслух, со своей насмешливой улыбкой, с изящной плавностью во всех движениях, с безукоризненной вежливостью галантной сволочи.

Рита ненавидела его. Он её тоже.

Что она вслух шепчет все вспомнившиеся ругательства — Рита поняла это, только когда услышала голос Зенкина:

— Фройляйн?

Она подняла глаза: Зенкин встревожено смотрел на неё, стоя почти вплотную. Остальные были довольно далеко: всё ещё бродили по парку и занимались своими делами.

— Что вы читаете? — спросил он вполголоса, чтобы слышно было только им двоим.

— Это письмо от Киры, — Рита со злостью встряхнула листком. — Да-да, непонятливые вы мои, от Кирилла Эрлина, если это название вам более привычно.

Минуту она молчала (а Зенкин, по-видимому, боялся её прервать), ещё раз просмотрела письмо, гневно бросила:

— Сволочь!

Её трясло.

— Что? Что он тебе написал? — Зенкин протянул руку к листку. — Дай посмотрю.

— Нет! — Рита отпрянула и, гордо выпрямившись, спрятала письмо. — Это никто читать не будет. Слышишь? Никто!

Зенкин отступил:

— Ради Бога! Ваше право.

— Никто! Никто! Kein Mensch!

Крик затонул в безмолвии дремлющего парка. Кусты даже не прошелестели в ответ. Несколько людей повернули головы, но быстро вернулись к своим разговорам.

Рита отошла на несколько шагов, снова развернула скомканный лист (она прятала его в сжатых ладонях), взглянула.

— Я сожгу его.

Она заметалась туда и сюда в поисках спички, или зажигалки, или факела, или костра, или другого источника огня, но ничего подходящего здесь не было.

— Фройляйн…

— Хорошо, в таком случае, разорву.

Рита присела на парапет, опершись одной ногой о землю, и начала методично разрывать листок. Сначала на полоски, их — на квадратики, а квадратики — на ещё более мелкие квадратики, а те — на мельчайшие кусочки, песчинки, которые бесследно затеряются в космическом пространстве. Это заняло много времени, и прохладная ноябрьская ночь с меланхоличным интересом наблюдала за процессом. Рита не остановилась, пока последний фрагмент не был уничтожен.

Наконец, расправившись с письмом, она подняла голову и победно посмотрела на Зенкина. «Вот!», — говорил её торжествующий взгляд. Зенкину, возможно, было, что возразить её безоговорочной уверенности, но, если и так, он не решился.

43.

Рита вернулась домой в середине следующего дня. Привычное дело: полночи кружиться, танцевать, смеяться, отдать себя вихрю веселья; оставшиеся полночи провести у кого-нибудь (обычно у Редисова или Боброва, иногда у Зенкина, или у кого-то ещё), утром нормально отоспаться и вернуться к себе уже далеко за полдень. Рита пошарила в кармане длинного, немного бесформенного платья, нащупала ключи — единственное, что она таскала с собой. Надо же как-то попадать в квартиру. Иначе и ключи не носила бы.

Не любила связывать себя вещами. Не любила вообще чем-либо себя связывать. Ненавидела, если её связывали.

А кое-кто так и собирался сделать. Всё шло к этому. Идол… Чёртов идол… Чёртов истукан, чей взгляд везде следует за тобой.

Там не было памятников, где она шла. И даже рекламных щитов. Только пустые улицы, где порой пробегали редкие пешеходы. Но ощущение, что за тобой следят, что каждый твой шаг учитывается и заносится в неведомый список, ощущение, что где-то совсем рядом, может, на расстоянии вытянутой руки, прочертили глухую линию, границу, за которую тебя решили не выпускать, — это ощущение не оставляло Риту. Они не приказывают что-то делать, нет. Просто молча смотрят на тебя. Насквозь.